Точка падения - Страница 32

К оглавлению

32

— Помни, что смерть не медлит, и завет ада не открыт тебе: прежде, нежели умрешь, делай добро другу и по силе твоей простирай твою руку и давай ему. Не лишай себя доброго дня, и часть доброго желания да не пройдет мимо тебя. Не другим ли оставишь ты стяжания твои и плоды усилий твоих для раздела по жребию? Давай и принимай и утешай душу твою, ибо в аде нельзя найти утех, — величественно произнес отец Дормидонт и поправил на плече ремень гранатомета.

— Мы-то ладно, мы убежим, — сказал Пауль. — А вы-то куда потом?

— А вы бегите, — ответствовал священник, — а я останусь. Куда мне с вами? Мне и тут дел полно. Уж не пропаду божьим сбережением и разумением.

Мы подобрали остатки импровизированного пиршества, собрали амуницию.

Петраков-Доброголовин мялся, явно желая что-то сказать.

— Говорите, профессор, — разрешил я.

— Я думаю, что я пригожусь вам в городке бюреров, как вы это называете, — безапелляционно заявил Петраков-Доброголовин. — В конце концов, у меня аппарат.

— У нас у всех аппараты, чува-ак! — заржал Аспирин.

— Вот ты аппарат и возьмешь, — сказал я.

— Я понимаю, что пользоваться им несложно, но… — начал профессор, но Аспирин тут же окрысился, встопорщив усы:

— Я чё, тупой, чува-ак?!

— Нет-нет, Юра, что вы, — замахал руками Петраков-Доброголовин. — Но вдруг что-то непредвиденно откажет? Техника сложная, сами понимаете…

— Я знаешь как технику чиню, чува-ак? — спросил Аспирин. — Ногой пну. Ну или рукой, если маленькая. Не чинится — шачит совсем поломалась. Так и твой прибор: не сработает, яего об стенку, бюреров валим, сколько получится, и деру. Тебе, профессор, там с отверточкой некогда ковыряться будет, врубися?

— Врубился, — покивал Петраков-Доброголовин.

— А раз так, давай цацку.

Получив цацку, Аспирин стал выглядеть еще более воинственно, хотя для меня прибор Петракова-Доброголовина по-прежнему напоминал кофеварку, Аспирин же с ним в руках смахивал на сумасшедшего кондитера-убийцу. Колпак ему еще белый — и все.

— Вы, пожалуйста, осторожнее, — попросил Петраков-Доброголовин безнадежным тоном.

— Не ссы, — ответствовал Аспирин словами легендарного сталкера Матюхи, давно уже ставшими крылатыми.

Глава двенадцатая
Акафист Всемогущему Богу в нашествии печали

Пробравшись непосредственно к городку, мы остановились и залегли в кустах, пахнущих банным веником.

— Мы обходим поезд, ждем там, — сказал я. — Вы начинаете представление, мы начинаем проникновение.

Слово «проникновение» почему-то насмешило Аспирина; я подождал, пока он успокоится, и продолжил:

— Пятнадцати минут нам будет вполне достаточно. Сверимчасы.

Сверили. У всех шли по-разному, что для Зоны в общем-то не такая уж и редкость. Перевели.

— Але, — вспомнил вдруг Аспирин, — а мы главного-то и неспросили. Профессор, чува-ак! Как бюреров различать-то? Ну, где баба, а где наоборот?

Петраков-Доброголовин слегка покраснел.

— Вообще-то наружные половые органы бюреров ничем неотличаются от человеческих. Потому, я полагаю, сложностей сопределением пола у вас не должно возникнуть. В крайнем случае, если вы не слишком сведущи в вопросе, расстегните своиштаны и сравните.

Шутка была удачная, и мы все тихонько посмеялись, включая Аспирина, который хороший юмор всегда ценил.

— Круто, чува-ак! — кивнул он. — Тока как мы будем им штаны снимать в суматохе? Да и за пальцы укусит, гадина.

Профессор вздохнул — мол, ну что поделать, если работаешь с умственно отсталыми сталкерами?! — и коротко ответил:

— Сиськи!

Аспирин опять захихикал.

— …Два сосца твои — как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями… — пробормотал отец Дормидонт.

Все воззрились на него в крайнем недоумении, надеясь, что речь не о красотках из компании бюреров. Или он тут совсем одичал?

— Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими; шея твоя — как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысячащитов висит на нем — все щиты сильных… — в задумчивости продолжал священник.

— Ланиты, ишь… Не, я-то понял, что это за половинки, но чего они под кудрями, чува-ак? — уточнил деловитый Аспирин.

Священник словно очнулся, кашлянул и сказал совсем другим тоном:

— Что вытаращились, аггелы?! Соломон, Песнь Песней. Да вам и не понять. Ланиты ему… Тьфу! Ладно, хватит разговоров, братие. Поехали!

И махнул рукой.

Оставив нашу цирковую труппу, мы с Аспирином, Паулем и волшебной кофеваркой двинулись в обход поезда. Особенных трудностей у нас это не вызвало, и на заданный рубеж мы выбрались даже быстрее, чем за пятнадцать минут. С тыла городок бю-реров выглядел еще хуже, чем с парадной части, — все запакощено, везде валяется мусор, но, слава богу, никого нет.

Стоп. Я сказал никого? Почти никого — на куче песка сидел карлик в лохмотьях и что-то жрал, запихивая в рот пригоршней. Хотя пасть была здоровенная, влезало плохо, и бюрер иногда помогал другой рукой. Ладно, сиди, сволочь. Пойдешь в клетку, если не успеешь смыться смотреть поповское представление: ты ведь или мужик, или баба, третьего не дано, а нам в любом случае оба нужны.

— Ничё так живут, — сказал Пауль. Я у него в гостях ни разу не был, но, по слухам, особой аккуратностью в жилье товарищ не отличался, и я подозревал, что городок бюреров ему понравился неспроста. — Хорошо устроились.

— Жрет, мудила, — сказал Аспирин. — Помню, был я в Тамани, так зашли в одно место…

32